Военные годы. Официальное признание селекционной работы

Описание:

Автор: Г. Т. Казьмин

Военные годы. Официальное признание селекционной работы

В 1940 году я поступил на заочное отделение плодоовощного института имени И.В. Мичурина, расположенного в городе Мичуринск, однако ни разу не смог выехать на учёбу, — изменились личные обстоятельства: я стал семьянином. Женился на Анне Михайловне Кунавиной, — она работала меднаблюдателем в нашем институте, и у неё была дочь. Так в моей судьбе произошёл новый поворот.

На войне, как на войне

Парад 1937 г. в Хабаровске С 22 июня 1941 года жизнь всего народа, жизнь нашего небольшого института (Дальневосточного НИИ земледелия и животноводства) перешла на военное положение. Коллектив был значительно сокращён за счёт призыва сотрудников в армию. Меня на военную службу не брали. Дело в том, что в детстве я переболел полиомиелитом, и ступня правой ноги была искривлена. По этой причине призывная комиссия решила, что к службе я не пригоден. Через некоторое время повторно предстал перед комиссией. Покрутили меня, повертели, — и снова отказали. С третьей попытки мою пригодность всё-таки признали, но сначала направили на курсы военных шофёров без отрыва от производства.

И вот с 8-ми до 17-ти часов я работаю в саду с лопатой, тяпкой, ножом, а с 17-ти до 23-х часов учусь на курсах. Занятия проходили в заброшенной старой церкви, которая была огорожена мощным кирпичным забором. Основной контингент слушателей — молодые ребята. Многие из них не были знакомы с автомобилем. Мне же эта наука давалась довольно легко. Курсы водителей я закончил с отличием и даже получил похвальную грамоту. Выдали мне военные права на вождение автомобиля, и в январе 1943 года я отправился с призывом в армию.

Нас, большой контингент новобранцев, погрузили в эшелон и отвезли в город Куйбышевка-Восточная (сейчас Белогорск Амурской области). Поселили в казарме. Приезжали к нам представители из воинских частей и отбирали нужных им солдат. Этот процесс продолжался довольно долго. В конце концов, остался я один.

Вскоре прибыл старшина. Он критическим взглядом осмотрел казарму, потом перевёл взгляд на мою тщедушную фигуру и говорит: «Этот, что ли, мне достался солдат?». Но я не обиделся, — уж какой есть, — и взял под козырёк. Повёз меня старшина на военный склад горюче-смазочных материалов машинно-тракторной станции, что недалеко от Белогорска. Сейчас это городишко Берёзовка в Амурской области.

К сожалению, водителем меня не взяли, так как штат был уже укомплектован и все машины распределены. Мне досталась работа по разливке горюче-смазочных материалов в тары, которые привозили из военных частей: авиационных, танковых и других.

Снабжение продовольствием здесь было невероятно плохим. На завтрак — несколько картофелин в мундире, кружка пустого чая, кусок хлеба, селёдка полугнилая. На обед, кроме того, выдавали первое блюдо, — оно состояло из поджаренной муки с соей. Надо сказать, что благодаря этой сое существенно дополнялась калорийность пищевого рациона.

Небольшой штрих к моему рассказу: когда служил в Амурской области, наблюдал на полях зимнее содержание скота на соевой соломе. После уборки урожая оставались небольшие стожки, а то и большие копны соевой соломы. В январский мороз температура опускалась ниже – 40 °С. Здесь бродил молодняк крупного рогатого скота, в стожках ютились свиньи с отмороженными хвостами и ушами. Выскочит такая из стожка, пробежит, хватит снега и снова забирается под стог, где питается остатками сои.

Работа с ГСМ в суровую зиму — дело непростое. Смазочное масло на морозе густеет, через воронку не проходит, так мы разливали его без воронки, и масло налипало на края узкой горловины.

А по стенам — лозунги: «Не пролей ни капли горючего!». В жестокие январские морозы приходилось сбрасывать рукавицы и голыми руками «слизывать» смазочные материалы в горловину. Весь январь занимались этой работой. Отморозил я себе руки основательно, — следы обморожения остались на всю жизнь.

Однако положение моё довольно скоро улучшилось. Дело в том, что среди контингента, работавшего на складе ГСМ, было много курильщиков, и табак у «зависимых» от этого наркотика стоял на первом месте. Помню, в Краснореченском совхозе, где я работал до войны, тамошний агроном выращивал табак. Бывало, принесёт табачный лист, — сразу к нему люди сбегаются. Он рвёт его на кусочки, кричит: «Что я вам Бог, что ли? Как Иисус, смогу прокормить одним хлебом массу народа?»…

Однажды на политзанятии я сказал, что смог бы вырастить табак. К этому отнеслись со всей серьёзностью. Начал я штудировать литературу, продолжая своё образование в части выращивания табака. У нас в институте в Хабаровске был отдел табака и махорки, где научной работой занимался Федор Григорьевич Захаркин, — он-то и снабдил меня мешочком с семенами табака и махорки. Из тех семян я высеял до десятка парниковых рам рассады. Когда сошёл снег и оттаяла почва, подобрали место, удобрили как следует, заложили целый гектар табака. Из различных воинских частей специально приезжали люди перенимать опыт, удивлялись: неужели это возможно? Таким образом, я получил довольно большую известность в округе.

Помогло подсобное хозяйство

В июне 1944 года меня демобилизовали. Вернулся домой.

За время войны моя семья увеличилась до пяти человек: в 1942 году у нас с Анной Михайловной родилась дочка Галочка, в 1945-м —Таня. Жена не работала уже — сидела с детьми, а у меня, техника отдела плодоводства, зарплата была 275 дореформенных рублей. Надо было как-то выживать на эти деньги. Выручало личное подсобное хозяйство. Завели кур, выращивали много картофеля, овощные культуры, тыкву, кукурузу. Вместе с заведующим отделом плодоводства нашего института А. В. Болоняевым решили обзавестись коровой. В опытнопроизводственном хозяйстве нам продали выбракованную корову, которая давала всего чекушку молока. Разумеется, её нужно было пасти, на зиму готовить корм. Матвеевское подсобное хозяйство института имело участок для сенокошения в районе Казацкой протоки Амура. Возить сено приходилось за 30 километров.

В то время в плодово-ягодном питомнике им. Лукашова была организована школа садоводов. Там я преподавал садоводство, другие предметы — в общем, то, что запомнил в период учёбы в техникуме, и по конспектам, сохранивщимся у меня. Директором питомника был Серафим Иванович Тимошин, и хотя мы с ним дружили, ноги лошадей он жалел больше, чем мои. Говорит: «Или я буду возить тебя на занятия от твоего дома до питомника, или ты будешь сам приходить, взамен этого дам тебе лошадей для привоза сена с лугов». Я согласился на второй вариант.

Наступила зима. Выделяют мне двух лошадей с са нями. Рано утром, когда только начало алеть на востоке, запряг лошадей. На одних санях сам уселся, вторую лошадь с подводой сзади привязал. Приехал на луга уже в середине дня. Нагрузил двое саней, — получилось довольно объёмисто, и тронулся в обратный путь по хорошо накатанной дороге. Но тут поднялся ветер, началась сильная метель. Дорогу быстро заносило. Преодолел очередной занос и вдруг вижу: передняя лошадь, которой я правлю, задрожала и упала на колени. Я соскочил, развязал чересседельник, рассупонил, освободил её от сбруи. Она свалилась на оглоблю. Протянул ей сено — не берёт. Ну, думаю, околела. У меня с собой был кусок хлеба, поднёс его к губам лошади. Смотрю, зашевелилась. Потихонечку съела горбушку и ожила.

Пока возился с лошадью, совсем выбился из сил, и поймал себя на том, что засыпаю. Не замерзать же посреди дороги! Встал, стряхнул с себя снег, высвободил оглоблю. Попробовал приподнять лошадь. Она потихоньку встала на передние ноги, потом — на задние и поднялась. Тогда я перевёл на её место ту лошадь, что шла сзади, — у неё было больше сил, ведь в процессе нашего передвижения лошадь эта время от времени подкреплялась сеном с передней подводы.

Путь-дорогу всё больше заносило. С грехом пополам я подъехал к своему бараку, в полубреду сгрузил сено, свалился в него и заснул. Меня кто-то обнаружил, завёл в тепло. После трудной дороги проспал я, наверное, часов двенадцать… Вот так мне давалась заготовка сена собственными силами.

В сараюшке, в стайке, где стояла корова, я отдел ил место для кур, и с южной стороны вставил толстое стекло. Признаться, стекло это пришлось позаимствовать со стола Александра Григорьевича Новака, который в то время был заместителем директора по науке. Уже в феврале куры неслись. Так за счёт подсобного хозяйства выживала моя семья.

После окончания войны появились признаки оживления в сельском хозяйстве. Понемногу увеличивалось количество техники в колхозах и совхозах. Начали развиваться овощеводство, картофелеводство, животноводство. Появилась тяга к садоводству. Конечно, она не утихала и в период войны, особенно среди горожан, а после войны значительно оживилась. К тому времени широко развернул свою деятельность и плодово-ягодный питомник имени Лукашова. Если в период войны саженцы с трудом удавалось реализовывать населению, то в мирное время спрос на них намного увеличился.

Дипломированный специалист

Г. Т. Казьмин Как уже упоминал раньше, до войны я поступил на заочное отделение института в Мичуринске, и всё никак не получалось туда выехать. Поднакопив денег, лишь в октябре 1947 года собрался. Приехал в Мичуринск, устроился в контрольно-семенную лабораторию, — подрабатывал там вечерами.

Надо сказать, что великую помощь мне оказал наш новый директор Василий Петрович Черноголовин, который прибыл в ДВНИИ земледелия и животноводства в годы войны. Он вошёл в моё положение и по-отечески помогал. Ректор мичуринского института Борис Александрович Быстров оказался его другом по омскому институту, где они вместе учились. Василий Петрович написал ему записку: мол, едет к вам наш сотрудник, многодетный человек, и ему по материальным условиям нет возможности часто ездить из Хабаровска в Мичуринск для сдачи предметов. Ещё помогло то, что техникум им. Мичурина, который я окончил в своё время, находился в здании, где позже разместили плодоовощной институт. Основной состав преподавателей остался прежний, меня как примерного ученика помнили по техникуму.

Кроме того, многие темы по животноводческой и механизаторской тематике частично совпадали с программой Дальневосточного комплексного института земледелия и животноводства.

Наступала весна 1948 года, и я потребовался на работе в Хабаровске: надо скрещивать, опылять, гибридизацию проводить, а меня нет. Посчитали беглецом. Получаю телеграмму от своего заведующего А. В. Болоняева и А. Г. Новака, который к этому времени стал директором: «Немедленно возвращайся, иначе мы тебя уволим». Что значило для меня в то время уехать из Мичуринска? Уехать — значит, не получить диплом, а дальнейшие поездrи сюда при моём материальном и семейном положении были практически невозможны. Я понимал, что если уеду сейчас, то уже никогда таких денег не соберу и не смогу закончить образование. Решил идти ва-банк, — вернуться в Хабаровск с дипломом в руках.

А оттуда всё настойчивее требуют, чтобы немедленно вернулся. Правда, поступали предложения о переходе в другое учреждение. Среди студентов-заочников были сотрудники из разных НИИ и опытных станций страны, в частности, директор Крымской опытной станции ВИРа, где специализировались по косточковым плодовым породам. Вот он мне и предлагает: «Брось ты свой Дальний Восток, и поедем в Крымск на опытную станцию. Займёшь там должность заведующего отделом по любой культуре, которая тебя заинтересует». Но, конечно, бросить всё и уехать мне, что называется, не позволяла совесть. Ведь в Хабаровск я стремился во время учёбы в техникуме, в период работы у Ивана Владимировича Мичурина, — это, если хотите, моя клятва верности. Кроме того, перевести семью из пяти человек не так просто. Конечно, я наотрез отказался переезжать.

За те восемь месяцев, что я находился в Мичуринске, сдал все предметы (53 экзамена выдержал), и в июне был допущен к государственным экзаменам. Сдал госэкзамены, по всем предметам на «отлично», получил диплом. Но тут же, перед отъездом в Хабаровск, поступаю в заочную аспирантуру. Конкурс составлял три человека на место, и моя кандидатура оказалась предпочтительней. Меня зачислили аспирантом-заочником кафедры селекции и семеноводства, которую в плодоовощном институте возглавлял академик Павел Никанорович Яковлев. Я был хорошо знаком ему по практике у Ивана Владимировича Мичурина, и он охотно взял меня под своё покровительство.

Павел Никанорович при жизни Мичурина занимал ведущее положение после Ивана Владимировича. Я был первым его учеником и первым заведующим селекционно-генетическим отделением. У меня к тому времени уже были свои сорта, свои выводы, свои наблюдения.

Тимошин Вернулся домой в Хабаровск с чувством исполненного долга: наконец-то я дипломированный специалист. С этого начался мой профессиональный служебный рост. Я был переведён в старшие научные сотрудники Дальневосточного НИИ земледелия и животноводства. Работы по селекции сливы, вишни, абрикоса, то есть, тематика, которую с 1937 года я вёл на свой страх и риск, приобрела законные права, хотя к тому времени ряд сортов уже получил признание и питомником имени Лукашова, они широко размножались и распространялись среди населения. Впоследствии эти сорта были перенесены на государственные сортоучастки, и в результате я получил авторcкие свидетельства.

Активно работал я по селекции абрикоса. Удалось собрать большую коллекцию образцов сливы народной селекции, и созданный непосредственно на их основе гибридный фонд занял большую площадь. Появились и формы, наиболее перспективные для изучения и селекции. Этот период был очень плодотворным в распространении моих сортов в коллективных, приусадебных садах и закладке производственных насаждений.

Вишня, благословленная Мичуриным

Интересно отметить своеобразный метод, которым я воспользовался, чтобы заинтересовать вишней войлочной (Cerasus tomentosa) людей, не знакомых с этой культурой. При краевом земельном отделе в питомнике имени Лукашова функционировали школа садоводов и школа пчеловодов и продолжительное время работала школа председателей колхозов. Меня привлекали к преподавательской деятельности по садоводству и овощеводству. В это послевоенное время у меня сформировалась плантация вишни войлочной (около половины гектара), вступившая в пору плодоношения. Своих учащихся из школы садоводов и школы председателей колхозов в период созревания вишни я водил на практику на сбор плодов и одновременно выставлял бутыль вина, которая у меня хранилась ещё с прошлого года. Мои ученики, пробуя на вкус плоды вишни войлочной, а также вино из них, убеждались, что эта культура заслуживает самого пристального внимания. Помню, многие набивали карманы косточками, чтобы посеять их и вырастить саженцы на своих усадьбах.

Должен подчеркнуть, что вишня войлочная — прекрасное растение для приусадебного и коллективного садоводства. Она рано созревает, даёт плоды, по вкусовым качествам превосходящие вишню обыкновенную, которая разводится во всех странах Европейской части. В этом я убедился ещё на практике в питомнике Мичурина, где она созревала первой среди многочисленных видов, сортов и форм и давала сладкие плоды. Не случайно, И. В. Мичурин обратил внимание на неё и первым начал внедрять в селекцию и в культуру. Он писал, что в социалистических садах вишня должна занять своё место. В Хабаровске благодаря деятельности питомника имени Лукашова за короткий период из-за своего простого размножения вишня войлочная заняла важное место в приусадебных и коллективных садах, городских двориках и палисадниках. Правда, в товарной культуре её тогда было немного, но солидная плантация имелась в питомнике имени Лукашова.